Том 4. Волга впадает в Каспийское море - Страница 152

К оглавлению

152

Человек – профессор Полетика – сломал рельефы реки Оки, создав новую реку.

Охламон Иван Карпович Ожогов погиб в день, в часы возникновения этой новой реки.

Были дни, когда в Орловской, в Тульской, Калужской, Московской губерниях, на реках Москве, Угре, Жиздре, Плаве, Зуше, Нугре, Кроме сбрасывались воды с плотин, потому что строительство монолита было закончено, монолит подпирал природу, готовый кинуть наново воды и создать новую реку, сделанную человеческой волей. И воды стали наступать на монолит, воды ползли вширь и вверх, чтобы пробить себе новое русло, приготовленное под Москвою, подмосковным каналом. Вода заливала луга, где лежали села Бобренево, Чанки, Парфентьево, Хорошево, Акатьево, отодвинувшиеся от новой реки. Вода залила дом Скудрина в Запрудах. Вода залила избу деда Назара в Акатьеве. Сотни тысяч людей, приехавших и пришедших смотреть рождение новой реки, праздновали победу строительства. Башню Марины Мнишек, башню легенд, – ее подножие омывала вода.

И в эти дни погиб охламон Иван Ожогов, окончательно сломав свой мозг. В часы, когда наступала вода, Иван Карпович, взяв своего пса Арапа, пошел с ним в подземелье кирпичного завода. Вода наступала на завод. Все охломоны ушли из подземелья. С каждой минутой все ближе и ближе наступала вода. Вода окружила завод. Иван Карпович сидел наверху у лестницы в подземелье. Пес жался к его ногам. Была ночь. Когда вода стала в нескольких саженях, Иван Карпович спустился к печи. Охламон лег на солому, приказав собаке лечь рядом, обнял собаку, повздыхал, закрыл глаза. Пес сиротливо положил голову на грудь Ивана, слушал шелест наступавшей воды. Во входную щель стал заползать рассвет, медленный, упорный, выволок из мрака обеденную доску, лист газеты на столе, кричащий завершением строительства. Иван лежал бородою и кадыком вверх, положив руку на спину собаке. Кадык остро торчал. Серый рассвет делал лицо человека очень бледным и бессильным. Рассвет выволакивал из мрака рассыпанную махорку на обеденной доске, опорки, глиняный рукомойник, жерло печи. Наверху шелестела вода, пахло водой, сырым простором. Ни человек, ни собака не спали. Подземелье наполнилось зеленой прозрачностью, тугой, как болотные воды. И человек, и собака подкарауливали друг друга. Вдруг наверху, на перекладину входа и на кусок печи, прорезав подземелье, упал золотой луч солнца. И собака не выдержала, – она бросилась наверх, она увидала громадное поле воды, обступившее вокруг, – она бросилась вниз, прильнула головою к груди охламона, прислушалась, схватила его за плечо, затрясла. Охламон не двинулся, не открыл глаз. Собака завыла. Охламон улыбнулся. Пес опять бросился наверх, опять затрепал хозяина. И в это время с грохотом и шипом, зеленая, бросилась в подземелье вода. Вода залила подземелье в две секунды, не больше, задавив и человека, и собаку.

Так умер Иван Карпович Ожогов, прекрасный человек прекрасной эпохи девятьсот семнадцатого – двадцать первого годов.

Мальчик Мишка не спал, теми ночами и днями, когда возникала река, карауля воду. Возникновенье новой реки было для Мишки естественным первозданием, как для Ожогова и Садыкова первозданьем были заводские гудки. Мишка бегал смотреть, как вода заливает старую водокачку, подступает, подступила к Маринкиной башне, залила ее подножье, опустила башню в себя, этот древнейший коломенский памятник, около которого веками летало вороною души Марины разорение, в которой умерла Марина и зачинала Римма. И мальчик Мишка в час смерти Ожогова был у Маринкиной башни.

Ямское поле,

февраль – август 1929 г.

Комментарии

Иван Москва

Впервые появилась в журнале «Красная новь» (1927. № 6). Вошла в восьмитомное Собрание сочинений (М.-Л.: Госиздат, 1929–1930), сборники «Очередные повести» (М.: Круг, 1927) и др. «Жизнь Ивана Москвы, героя повести, он изображает, однако, как личную его судьбу, определяемую главным образом обстоятельствами, „которые лежат вне человека и его воли, бывают иной раз значимей воли и человека“ <…> В повести описываются яркими красками местность, в которой расположен завод, быт уральских рабочих, работы на заводе. Но все это лишь детали. Всю силу своего таланта Пильняк направляет на раскрытые тех обстоятельств, которые в конце концов приводят к гибели героя. Тут и тысячелетняя египетская мумия, и наследственная болезнь, и ряд случайных встреч и знакомств. Намеченный так реально образ рабочего, красного директора, постепенно окутывается пеленой чего-то таинственного, непознаваемого. Случайное затемняет у Пильняка основное – творческую силу рабочего класса, хотя в заключение Пильняк выражает свою уверенность в том, что вместо погибшего Ивана „за счет распада энергии Ивана едут полтораста студентов, „оттесняемых“ в знание лесами, болотами и озерами Коми-земли“» (Гитэль О. Русская художественная литература в 1927 г. 1928. № 1–2).

В повести использована история ограбления Пильняка в Москве в 1918 году.

Штосс в жизнь

Впервые появилась в журнале «Красная новь» (1928. № 10). Вошла в восьмитомное Собрание сочинений (М.-Л.: Госиздат, 1929–1930) и в сборники «Избранные рассказы» (М: Гослитиздат, 1935), «Повесть непогашенной луны» (М., 1990) и др. «В повести Пильняка, – писал У. Фогт, – захватывающей несколько моментов последних полутора лет жизни Лермонтова, мы как будто находим то, чего так недоставало в только что просмотренных произведениях. Образ Лермонтова показан здесь в соответствии с исторической действительностью – величественным, гордым и мрачным».

События, описанные в повести, также пересекаются с реальными событиями из жизни Пильняка, посетившего, будучи в Кисловодске, домик Лермонтова в Пятигорске (Галина Воронская. Воспоминания // Время и мы. № 116. 1992. С. 235–266). Сохранились также письма Пильняка А. И. Рыкову и Багданову с ходатайством о создании в этом доме музея (см.: Пильняк Борис. Письма. 2002. С. 327–328).

152